Статья о.Дионисия о страхе в журнале «Отрок»

Топливо для духовной работы
Анна Голубицкая

«Вспышка страха». Пауль Клее

У одного из самых ярких художников-интеллектуалов XX века Пауля Клее есть акварельная картина, очень точно передающая сущность состояния страха, дезориентирующего и разрушающего целостность человека. Это работа «Вспышка страха», на которой изображены символически разбросанные части тела и лицо, утратившее в гримасе ужаса черты всякой индивидуальности.

Как сказывается на духовной жизни такая «разбросанность» в страхе, как рождается страхозависимость и нежелание её преодолевать, чем смирение отличается от запуганности и почему страх лежит в основе фанатизма и фундаментализма — об этом и многом другом мы беседуем с замечательным пастырем протоиереем Дионисием Крюковым.

— Нередко от людей неверующих приходится слышать, что религия — это просто способ справиться со своими страхами, «лёгкий» и «инфантильный» путь их преодоления или замещения. Православие с его понятием «страха Божиего» атеистами часто интерпретируется именно в этом ключе. Как пояснить невоцерковленному человеку подлинный смысл «страха Божия»?

— Церковь, действительно, открывает возможности преодоления страхов, но отнюдь не лёгкими способами.

Нет абсолютно бесстрашных людей. Герои не те, кто не испытывает страха, но кто способен его победить и не быть его заложником. Они хозяева страха, а не жертвы. Даже спортсмены, занимающиеся экстремальными видами спорта, — это люди, которые научились получать удовольствие, пересиливая свой страх. Аналогично и представители других профессий, связанных с переживанием тревоги.

Меня поразил пример, приведённый известной фольклористкой и антропологом С. Б. Адоньевой. Она давно изучает Русский Север, и однажды её собеседник — охотник, «настоящий мужик» — не побоялся признаться, что иногда испытывает прилив ужаса, оставаясь один на один с огромным пространством дикой природы. Не менее интересно, как с этим можно справиться. Охотник говорит, что некоторые берут с собой жён: не чтобы за них спрятаться, а чтобы был кто-то, кто подтвердит, что реальность такова, как видится. Своих подрастающих детей он учит этот страх преодолевать, оставляя их на некоторое время одних.

Все ищут пути освобождения от своих страхов, и Церковь помогает в этом. Но как? Для иллюстрации обратимся к евангельскому примеру апостола Петра, который часто выступает как ведущий представитель апостольской общины. И именно в его поведении мы отмечаем все возможные градации и виды человеческого страха. Это и эпизод с отречением от Христа во время голгофских событий из-за вполне понятного инстинкта самосохранения (Лк. 22, 55–62); и боязнь осквернить Христа своим недостоинством в эпизоде с закинутыми сетями, когда апостол просит Господа отойти, так как он сам «человек грешный» (Лк. 5, 8); и история «хождения по водам» (Мф. 14, 23–33). Мне представляется, что в момент, когда апостол Пётр всё же ступает по воде, он переживает настоящий трепет, если не сказать священный ужас от того, что с ним случилось невозможное. Это и есть одна из граней страха Божия — чувство трепетного благоговения. Так же и в Церкви человек преображает свой страх, который является катализатором и даже топливом для многих религиозных чувств.

Но, как мы помним, Пётр, сделав несколько шагов ко Спасителю, начал тонуть из-за накатившего на него чувства опасности. От гибели его спасает рука Христа. В этой истории Евангелие даёт нам замечательную метафору духовной жизни: вера всё время борется с неверием, благоговение — со страхом. Но опора — Спаситель.

Важно упомянуть и классическое слово аввы Дорофея о трёх видах страха Божия: страхе раба, наёмника и сына. Раб боится наказания, боли. Наёмник боится нарушения договорённости, невыполнения соглашения. Сын боится огорчить своего Небесного Отца. По моему глубокому убеждению, до страха сыновьего можно дорасти, только пережив и преобразив страхи раба и наёмника.

— У нашего современника, греческого философа и богослова Христоса Яннараса есть прекрасные слова: «Знáком истинной любви является прозрачное бесстрашие». Почему страх и любовь несовместимы? Ведь кажется, что, наоборот, в любви легко «обрасти» всевозможными страхами: страхом потерять любимого, страхом, что с ним что то случится, а ты не сможешь защитить, и так далее.

— Слова Яннараса — это парафраз известного изречения из первого Послания апостола Иоанна: В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся не совершен в любви (1 Ин. 4, 18). Вопрос сложный, так как любовь и страх очень разнообразны. Любовь, описанная в Послании — самая совершенная, и ей соответствуют единицы. Такая бесстрашная любовь — любовь святых. Потому что истинные отношения любимых — отношения абсолютной радости.

Но любовь — не статичная данность, сокровище, которое положил за пазуху, и оно у тебя неотъемлемо есть. Она динамична: это — процесс, ежесекундное преодоление нелюбви, узких рамок своей самости, эгоизма. Любовь всегда основывается на вере и доверии, она не требует гарантий.

Божия любовь к человеку абсолютно уязвима. Человек может не захотеть ответить на неё. Равно как и мы сами не можем требовать от Бога подтверждения Его любви к нам, не можем предъявлять такие требования к нашим близким. В любви мы всегда рискуем быть преданными, брошенными, ранеными — отношения невозможны без риска. Потому и в отношениях с Богом, и в отношениях с человеком всегда присутствует страх быть обманутым и разочарованным. Но в отношениях с Богом этот страх преодолевается чистой совестью и доверием.

— Очень люблю высказывание писательницы Людмилы Улицкой: «Когда люди начинают смеяться, страх уходит». Вместе с тем если рассматривать сарказм, то он то как раз является защитной позицией в ситуации страха, растерянности. Как отличить улыбку-проявление бесстрашия от улыбки-трусости?

— У отечественных мыслителей после М. Бахтина, Б. Успенского, А. Панченко и других тема смеха как способа преодоления страха очень популярна.

Действительно, в незнакомом сообществе шутка помогает преодолеть страх неведомого и снять напряжённость в общении. Смех выступает в качестве механизма освобождения от тревоги. Это смех радости и доброй самоиронии. У меня были пожилые прихожанки, воспитанные ещё в дореволюционной традиции. Они обладали неподражаемым, красивым и тонким чувством юмора, который всегда был формой самоиронии, произнесённой при этом с истинным аристократизмом. Такой добрый юмор над собой облегчает признание своих ошибок и выдаёт отсутствие страха упасть в чужих глазах. Заискивающая улыбка, напротив, именно этого боится.

Отличить эти два вида смеха можно лишь интуитивно, почувствовав насколько он бескорыстен. Но от доброго юмора ещё дальше сатанинский смех — смех страха, так как инфернальные силы боятся Бога. Это не созидательный смех, а разъедающий, направленный не на самого себя, а на другого. Сарказм — это нападение, которое является способом самозащиты.

— Известно, что многие святые обладали тонким юмором, который помогал им и их чадам справляться с унынием. Не могли бы вы привести запомнившийся лично вам пример подобного «юмора святого»?

— Расскажу эпизод из жизни одного очень для меня дорогого игумена. Его аскетизм всегда меня удивлял. Однажды я пришёл к нему в келью и увидел, что он вынес — не то что мягкий диван, но вполне обычную кровать, и заменил её дощатой скамьёй. Я начал сетовать на чрезмерное самоограничение в его преклонном возрасте. Даже сравнил его с йогом, пошутив, что не удивлюсь, если в следующий раз увижу, как он спит на гвоздях. Особенно меня поразил жёсткий портфель-«дипломат» в изголовье. Он с улыбкой сказал: «Не переживай, я сплю на подушке, только она внутри».

В другой раз мы обсуждали результаты работы санэпидстанции в монастыре накануне его месячного отсутствия. Спрашиваю: много было тараканов в его келье, когда он вернулся? — «Много! Они мне так обрадовались!»

— Почему страх сужает «кругозор оптики», в частности духовной?

— В традиционной святоотеческой литературе страх называется малодушием. Этот термин очень хорошо передаёт саму суть страха: душа «скукоживается» до маленького состояния, взгляд фокусируется лишь на источнике своей тревоги. Таким образом, реальность редуцируется до одной точки.

В данном случае механизм страха подобен механизму всякого греха. Грех — это то, что «зацикливает» на одной причине. Как говорят физиологи, у человека появляется «доминанта» на чём то одном.

Здесь уместно вспомнить притчу о блудном сыне. После его возвращения старший брат говорит отцу: «Я столько на тебя работал, а ты мне даже козлёночка не дал, чтобы я мог попраздновать с моими друзьями!». На это отец отвечает: «Всё, что моё, — твоё, но тебе надо радоваться тому, что твой брат пропадал и нашёлся». Почему все эти годы старший сын не просил ничего у отца, ведь было можно? Потому что он смотрел на него глазами страха, как на чужого. Все эти годы старший сын сам себя обкрадывал. Так грех сужает возможности, но главное — отнимает радость, духовное ликование.

В Псалтири есть слова: Тамо убояшася страха, идеже не бе страх (Пс. 13, 5). Интересное выражение: испугаться не страшного, а самого страха. Так и в реальной жизни мы боимся не объективных вещей, а, скорее, своих переживаний, реакций.

Например, очень часто к священнику обращаются люди со своим страхом хульных мыслей во время молитвы, с ужасом от самих себя и опасением возможного беснования. И таким людям можно помочь тем, что напомнить эти слова псалмопевца и сказать, что страха бояться не надо — он не ваш, как и эти мысли не ваши. Они извне, и бороться с ними нужно как с внушением врага, цель которого именно напугать своей мерзостью.

— Часто рассматривают страх как источник фундаментализма, фанатизма. Не могли бы вы пояснить эту связь?

— Фундаментализм и фанатизм рождаются в момент, когда форма становится важнее содержания. Для фанатиков и фундаменталистов характерны страх раба и страх наёмника: они ещё не доросли до страха сыновьего, у них нет благоговения и свободы. Для них важнее внешний активизм, а не рефлексия, внутренняя работа. Потому их страх не преображается.

В фундаменталистских движениях, как и в тоталитарных сектах, подобное чувство активно эксплуатируется: лидер для контроля над общиной своих адептов держит их в атмосфере страха и подавления.

— Ещё одна грань страха — он парализует деятельность, волю. Как помочь человеку в ситуации «оцепенения»? Наверняка ведь к вам, как к пастырю, обращались и затравленные мужьями-насильниками жёны, прихожане, которые так были сломлены жизненными неудачами и лишениями, что при нормализовавшейся жизненной ситуации просто боялись жить…

— Священник должен чётко определить: где требуется вмешательство специалиста, а где возможна пастырская помощь.

Ситуация с женщинами, живущими в атмосфере домашнего насилия, предполагает поддержку психологов, так как у жертв вырабатывается психопатологическая зависимость от мужа-агрессора. Аналогично подчас требует уже медицинского лечения патологическая тревожность, затяжная депрессия и прочее.

Но чаще встречаются случаи парализующего страха, когда, действительно, нужна пастырская помощь. Опять же, в них просматривается общий механизм греха: оцепенение, инертность, пассивная покорность. Человеку проще поддаться греху, не сопротивляться и позволить себя разрушать. Не случайно в Евангелии обращение Христа — это зачастую призыв выйти из состояния инертной пассивности, действовать. Так, паралитика Он просит встать, человека с сухой рукой — её протянуть. Для осуществления всех этих действий нужно побороть в себе страх, сомнение, опасение боли.

Преодолеть барьер невозможности — «дерзай!», «не бойся!» — освободиться от подобных страхов можно, лишь доверившись Богу и начав действовать. Я не сторонник крещенских купаний, но, тем не менее, они могут подарить очень важный опыт, который можно символически экстраполировать на всю жизнь. Человек никогда не погрузится в лютый мороз в прорубь, если просто не решится на это и без промедления не шагнёт в воду почти как робот.

Аналогично христианин должен решиться и идти, не задумываясь о своём страхе, в ситуации, когда надо, к примеру, признать свои ошибки и извиниться. Просто выдохнуть и сделать шаг.

— Мы рассмотрели негативные грани страха. А может ли быть страх продуктивным? Например, выполнять защитную функцию — как боль? Быть творческим стимулом, как полагал Ролло Мэй? Здесь как аргумент приходит на ум случай Бетховена, который в страхе постепенной потери слуха создал свои лучшие произведения, или Эдварда Мунка, который свои детские страхи сублимировал в полотна.

— Любой музыкант, актёр, лектор знает, что без «правильного» волнения выступление будет неудачным. Так сцена становится местом ристалища с самим собой. Победы не будет, если ты равнодушен, а ещё хуже — слишком амбициозен. В последнем случае желание успеха, точнее, страх его не получить, отнимает у артиста способность донести глубокую мысль произведения.

И всё же страх — своеобразное топливо для нашей духовной работы. Его постоянно надо преображать. Поясню. Признáюсь, что я, как и все, подвержен страхам, в частности за своих близких. Когда страх за родных начинает довлеть надо мной, я начинаю за них молиться. Отрефлексированный страх, таким образом, не является уже паническим, но открывает возможности духовного делания.

Мы все очень хорошо знаем, как отличается «обычная» ежедневная молитва на сон грядущий, когда нам ничего не угрожает, от такой же вечерней молитвы непосредственно перед серьёзной операцией, запланированной на следующее утро. Понимая это, всегда предлагаю и себе, и своим прихожанам «обрадоваться» возможности помолиться «по настоящему», когда страх заявил о себе.

— С какими страхами к вам, как к пастырю, чаще всего приходят люди?

— К сожалению, самым распространённым страхом прихожан, с которым мне приходится сталкиваться, является то, что без их ведома с ними что то могут «сделать». Чаще всего это выражается в страхе магии, электронных технологий, «закулисных сил» и мировых заговоров. С такими фобиями труднее всего работать, потому как они базируются не на личном экзистенциальном опыте и переживаниях, но питаются идеологическими штампами и имеют свою социальную жизнь. Человек приходит в храм в поисках противодействия негативному «воздействию» на себя, условно говоря, желая поменять «минус на плюс», одну силу на более мощную другую. Ищет своеобразных магических церковных практик.

Важно отметить, что такие люди очень часто уже не тяготятся своими страхами, а напротив, всё время пытаются их подпитывать, потому с извращённой радостью ищут новые и новые подтверждения в различной литературе и слухах. Получается такая своеобразная страхозависимость, аналогичная нецерковной любви к киноужастикам. Подобные люди есть на каждом приходе, и откорректировать их взгляды и переориентировать в сторону евангельских ценностей достаточно трудно, так как нужно, чтобы они поверили именно тебе, а не «бабкам» или «старцам» — признанным авторитетам их среды.

— На ваш взгляд, как избежать подмены подлинного смирения запуганностью, конформизмом?

— «Смирение» происходит от слова «мир». Мир — это ценность, которая достигается волевым усилием, но «поле битвы — сердца людей». Смирение — не пассивное состояние, это активное состояние внутренней работы. Легко ли преступнику пойти сознаться в содеянном зле и добровольно сдаться правоохранительным органам? Я знаю такой случай. Сделать это очень трудно, но это — смирение. Легко ли было апостолу Петру просить распять его вверх ногами, чтобы ещё больше пострадать и искупить своё предательство? Трудно. Легко ли было Елизавете Фёдоровне пойти к убийце своего мужа и сказать, что она его простила? Невыносимо трудно, но её ведь никто не побуждал так поступить, это не являлось актом жизненной необходимости, но было необходимо для её души.

Подлинное смирение — это не «ничегонеделанье». Это подвижническое усилие. Но даже если снизить градус размышлений и не оперировать понятием подвига, следует отметить, что активность в духовной жизни нам всем крайне необходима. А конформизм и запуганность — пассивные, статичные состояния. Такие же, как и уныние.

Ранее опубликовано: № 2-3 (95-96) Дата публикации на сайте: 27 April 2020

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *